Они приручили ветер, дующий в древнюю сторону – в сторону буйного вереска и колдовской луны. Встать на пути осмелишься – ветер зацепит хвостом тебя. Всё, чем ты жил, научишься видеть со стороны.
Крикнешь в ночи отчаянно – и не услышишь голоса. Ветер твой голос сделает шелестом колких трав. До головы дотронется – станут седыми волосы, вспыхнут зрачки безумными отсветами костра.
Они превратили ветер в магическое оружие, летать в потаённом облаке – не ведомо чужаку. Они откупились жертвами, и ветер отныне служит им. Но пущены слуги верные по следу там, наверху.
Хозяин едва мерцает, и на руку цепь намотана, где в каждом звене – полтысячи галлюциногенных снов. Под алыми небесами на ветер идёт охота. Когда-нибудь он не выдержит.
И, с воем, рванёт на зов.
14 августа 2016 г.
Предыстория этого стихотворного шифра связана с интересным сном, однажды мне приснившимся. В Ливерпуле, как многие знают, есть такой "The Cavern Club", где начинали молодые "битлы". Так вот, мне приснилось, что в наши дни туда явился дух Джими Хендрикса и стал активно враждовать с духом группы "The Beatles", пытаясь этот дух оттуда вытеснить. Дух на моих глазах враждовал с духом! И когда отделившийся от коллективного битловского кокона дух молодого Джона Леннона спросил у духа Джими, откуда тот вообще взялся, Джими ответил: "Я - ветер, оружие колдунов! Это теперь моя пещера".
Прадеды бились, деды – Не принесли победы. Бились отцы, их дети – В те же попались сети. Что ж, никуда не деться: К танку крепи младенца.
Я был рождён в год казни эрзац-Христа. Ядерный взрыв не видел – был слеп с рожденья. Местный цыган сказал: «Доживёшь до ста». Вот, я живу. Рассматриваю виденья.
Весь двадцать третий век у меня в горстях, Хочется мыть с хозяйственным мылом руки: Клёкот кликуш и музыка на костях, Пенициллин – как высший триумф науки.
Зомби окраин, пьяные без вина, Те - в лагерях, те - высланы, те - распяты… И без конца война, и во всём война. Хлебные карточки. Церкви-военкоматы.
Лишь иногда услышится что-то вдруг В плеске дождя, в шуршании листьев палых… И – через век – тепло материнских рук Лёгкой волною касается плеч усталых.
Нет! Я здоров! Усталости – не боюсь! Пульт портативный – я овладел им ловко. Кнопка всего одна, с назначеньем «Пуск». Слышу приказ – в ответ нажимаю кнопку.
Прадеды бились, деды – Не принесли победы. Бились отцы, их дети – В те же попались сети. Что ж, никуда не деться: К танку кре…
У Стивена Кинга в его первом сборнике рассказов «Ночная смена» есть новелла «Battleground», известная у нас под названиями «Поле боя» или «Сражение» - о том, как киллер Джон Реншо после убийства директора фабрики игрушек получает на своё имя посылку «Вьетнамский сундучок американского солдата Джо», из которого высыпается игрушечный набор солдатиков и боевой техники. Солдатики внезапно оживают, и Джону приходится принять самый настоящий бой, завершившийся взрывом термоядерного заряда. Это очень популярный и, к тому же, экранизированный рассказ, и его почти все знают. Думаю, подсознательно именно «Battleground» повлиял на появление «Королевича». Ещё, конечно же, обожаемый мною сербский эпос «Королевич Марко» и целый ворох ассоциаций с оживающими игрушками. Вообще же, «Королевич Кочерга» был придуман и написан в один и тот же предпраздничный день, а именно 29 декабря 2004 года, вместе с целым рядом других не менее волшебных текстов («В край заснеженных мельниц», «Лиловый дом единорога», «Звездочёт», «Она - невидимка», «Как чёрт на метле») – в тот по-настоящему добрый зимний денёк получился славный подлёдный лов. И «Королевич Кочерга» по сей день больше всех перечисленных передаёт то волшебно-хрустящее состояние.
Сельский Гуру. «КОРОЛЕВИЧ КОЧЕРГА»
Массивный шлем, на нём бумажные рога, Сквозь щель - глаза, едва наполненные смыслом: Таким макаром королевич Кочерга Идёт войной на атамана Коромысло.
В большой повозке спрятан грозный арсенал - Мешок с баранками и пряничная пушка. Скомандуй: «Пли!» - и честь мундира спасена, Стрельнут в ответ - спасёт пуховая подушка.
Два бравых зайца бьют в потёртый барабан: На горизонте - лес из крашеного воска! Там ждёт в засаде Коромысло-атаман, Там боя ждёт замаскированное войско.
И просигналит лилипутская труба, И пушка выстрелит серебряным орехом... И будут пальчики приставлены к губам, А кто-то скажет, заливаясь звонким смехом:
«Я думал, ёлка - это блёстки, Дед Мороз... А тут - условия военно-полевые!.. Вот - смятый меч, а вот - расплавившийся воск... Глядишь - игрушки, а присмотришься - ЖИВЫЕ!»
Помнишь у Сартра солдата с оплавленной ямой взамен лица? Он мне явился вчера, говорил невпопад: «Нам на войне было жизненно необходимо ловить на живца Злые снаряды. А в чём твоя слава, брат?»
Я был застигнут врасплох. Почему-то пытался ему всучить Старый военный билет, заскорузлый штамп… Наспех оделся и только открыл, было, рот, он шепнул: – Молчи! Твой приговор – в каждом слове. Так мыслит штаб.
Стрелки в часах нарезали уже тридцать третий обратный круг, Я всё смотрел на него. Он смотрел на меня. Я протянул к нему руку, как к зеркалу, веки сомкнул – и вдруг Кожей почувствовал бешеный жар огня.
Поправив орден на груди, ты рявкнешь: «Ша, сопротивляться западло!» – И застрекочут пулемёты, и враги сдадут ещё одно село. Ведь самый тёмный час – перед рассветом. Ты октябрёнком слышала об этом – И потому не говоришь «прощай» оружию, пока не рассвело.
Пять лет горбатилась уборщицей в кафе в родном Ростове-на-Дону. Но нефть закончилась в трубе, и силы НАТО ополчились на страну. Ты продала серебряные кольца, Явилась в штаб и стала добровольцем. Какое, к чёрту, серебро? Тут, как всегда, судьба России на кону!
В тяжёлом кожаном плаще, сжимая маузер, взлетаешь на коня. В бою цитируешь то Путина, то Ницше, жжёшь напалмом без огня. В зубах косяк. Не целясь, бьёшь по флангам. Тебя прозвали Люсей-Бумерангом: Ты возвращаешься, в какие бы тебя ни заносило ебеня.
Есть ещё одна легенда о любви. Пусть она и недостаточно стара, Верю – вслушавшись, уткнёте в землю вы Ружья, полные свинца и серебра.
В нашей местности не знали о волках. Тут собак – и тех не сыщешь днём с огнём. Но теперь весь край у дьявола в руках: Был Эдем, а стал безумный волчий дом!
Началось с резни в конюшне кузнеца. Вскоре разом пала дюжина овец. Время шло, убыткам не было конца! Страх вселился внутрь дрогнувших сердец.
Ни капканы, ни облавы по ночам Ничего и никому не принесли, Так что было решено рубить с плеча: Лес пилили на дрова. Чащобы – жгли.
Буря грянула под самый Новый год: В непроглядную, завьюженную ночь Нападенье пережил патрульный взвод, А у старосты села пропала дочь.
С патрулём, как говорится, полбеды: Все изранены, но живы. Пей да пой. Лишь в овраг ведут когтистые следы И морозит в жилах кровь протяжный вой…
С дочкой старосты совсем иной расклад: Вещи спешно собрала и шасть за дверь – В непогоду, в лёд, в трескучий, снежный ад. И гадай – жива ли? Где она теперь?
Бедный староста, от горя почернев, В тщетных поисках зазря загнал гонцов. Разъезжались. Возвращались при луне. Всю округу перерыли – нет концов!
За безрадостной зимой пришла весна. Трудно вспомнить, кто в итоге их нашёл… В клочьях шерсти, на земле, к спине спина, Люди спящие лежали нагишом.
Им не дали шансов выйти из кольца, Покидав тела в телегу, как мешки. И, прищурившись, смотрела на отца Дочь, в усмешке обнажившая клыки.
high
